Право крови - Страница 93

Граф коротко свистнул, и купец вскинул голову. Мелькнувшая было в его глазах настороженность исчезла, стоило ему увидеть сюркот с графским гербом. Через минуту к Ричарду подбежал слуга с тремя крупными апельсинами, за которые тот бросил ему серебряный пенни. Кале по-прежнему оставался тем местом, где делаются состояния теми, у кого есть на них нюх. Но место уже все-таки не то.

Наконец все лошади были выведены и оседланы, а люди для прохода через порт образовали ровную фалангу из стали и лошадиной плоти. Уорик командно махнул рукой и повел свой отряд в сторону от моря, держа путь по главной улице к стенам, окружающим весь этот портовый город. Стены нависали над всем и вся, что находилось внутри – постоянное напоминание о том, что порт находится на недружеской земле, а потому на случай осады приходится защищаться двенадцатифутовой каменной кладкой. За охрану этих стен король Эдуард платил сотням человек, нередко с женами и детьми, никогда даже не видевшими Англию. Кале сам по себе был укромным миром со своими улочками, закоулками и лавками, кузнецами, ворами и падшими женщинами, мужья которых умерли от болезни или, скажем, утонули.

Подъехав к внутренним воротам, Уорик подал дежурному капитану грамоту с печатью короля Эдуарда. Тридцать железных всадников, ехавших за спиной своего предводителя, чуя его сумрачное настроение, разговорчивостью не отличались. Единственным, кто непоседливо озирался с изумленной радостью в глазах, был юный герцог Кларенский. Для него, по неискушенности, от порта и причалов веяло экзотическими ароматами, от которых зачарованно замирал каждый орган чувств. Когда открывались ворота, Уорик кинул ему апельсин, который тот поймал с широченной улыбкой – затем, прижав невиданный плод к носу, сладостно вдохнул.

Вид жизнелюба Джорджа Кларенса несколько развеивал сумрак мыслей. Кале был своего рода дорожкой через пролив на континент, хотя и не самым удачным местом для высадки, если твой путь лежит в Париж, как у Уорика. Для этого куда сподручней плыть в Онфлер, пускай он и не принадлежит теперь англичанам.

Конь под Уориком резво бежал, широко и длинно выкидывая ноги, и хозяин давал животному свободу, особенно после заточения в вонючем трюме, где все вокруг ходит ходуном. Лошадь не может стошнить, а потому страдание от морской качки для них ужасно: тошнота все сильнее, а опорожнить желудок не получается. Поэтому пускай разомнутся этой пробежкой. При виде громыхающих всадников дорога впереди быстро расчищалась. Вот брат короля с лихим гиканьем вырвался на полкорпуса вперед, и тогда Уорик, склонившись над шеей своего коня, легко послал его в галоп, блаженствуя от ощущения скорости и риска. Упасть на скаку значило убиться, но зато воздух вокруг был холоден и сладок, напоенный обещанием весны, чему свидетельством была зеленая травка по обочинам дороги.

Ричард поймал себя на том, что посмеивается на скаку, захлебываясь вольным воздухом. Ведь он тоже два, а то и все три года пробыл в заточении, глядя, как Вудвиллы проходят на верхи, огребая все доходные должности по Англии и Уэльсу. Было донельзя отрадно оставить все это позади, во всех смыслах.

Еще можно было достать памятью ту неблизкую пору, когда английские лорды плыли вначале до Онфлера, затем вверх в Руан и уже там пересаживались на суденышки поменьше, которые по Сене доставляли их в сердце Парижа. Однако для мощных боевых коней хрупкие речные лодчонки не годились, и в столицу приходилось прибывать насквозь пропыленными и пропотевшими. Еще один день уходил на поиск постоя и мытье. Но и при этом Уорик тогда чувствовал себя освеженным.

Сквозь дробный стук копыт по добротной дороге доносился смех юного Кларенса. Ричард на скаку оглянулся. Юноша чем-то напоминал своего старшего брата, только не был таким крупным и был не в пример дружелюбней. Уже имея опыт взращивания Эдуарда, к еще одному сыну Йорка Уорик поначалу отнесся настороженно, принимая его присутствие не вполне охотно. Он полагал, что брат Эдуарда, скорее всего, будет наушничать и передавать все мало-мальски интересное королю и королеве. Скажем, с юным Ричардом в Миддлхэме Уорик никак не мог отделаться от ощущения на себе чужих глаз. Однако у Джорджа Кларенского лицо было открытым, без признаков коварства или подозрительности. Ричард с некоей печалью сознавал, что ему любы все сыновья Йорка. Если б не Элизабет Вудвилл, то Плантагенеты и Невиллы, пожалуй, могли бы создать поистине нерушимый союз.

Лошадей помельче люди Уорика могли бы менять на почтовых станциях Парижской дороги, что находилась в ста шестидесяти милях от побережья. Как и большинство древних дорог Англии, она представляла собой ровную широкую поверхность из добротного римского камня, идущую через местность, которая была когда-то окраиной цезаревой Галлии. По всей ее протяженности колесили купцы, которые, впрочем, при виде стремительной кавалькады рыцарей бдительно убирали с дороги свои груженные товаром и семьями возы.

В первый день за утро отряд дважды останавливали французские капитаны, но тут же отпускали, ознакомившись с подорожной, скрепленной печатями короля Людовика и начальника двора в Париже. Солдаты после этого становились учтивы и охотно помогали, рекомендуя подходящие места для постоя на пути к столице. К закату люди Ричарда Уорика отыскивали постоялый двор с таверной, и хотя спать при этом подчас доводилось на конюшне или забившись под свес чердака – то не велика беда.

На четвертый вечер Уорик с Кларенсом сели за опрятно накрытый стол, заставленный хлебом, оливками и крепким вином, от которого плыло в голове. Английских лордов хозяева принимали у себя со всем радушием, хотя Ричард все же отрядил одного из своих людей следить за приготовлением пищи. Отравления он опасался не без причины, хотя на самом деле его человек был искусным поваром, питавшим любовь к рецептуре новых блюд, и на кухне, не теряя времени, расспрашивал обо всех ингредиентах и специях, настаивая на том, чтобы ему в процессе дали попробовать. Так что по возвращении в Англию графа будет ждать дюжина новых блюд французской кухни.