Право крови - Страница 92

– Я не оспариваю права твоей жены искать достойные партии всем своим сестрам, братьям или сыновьям. Но это… это же посмешище, разница в полвека между супругами! Когда старуха умрет, титул достанется Джону. Каково ей, несчастной, сносить, как чужой человек, внук по возрасту, зовет ее «женой» и думает присвоить все, что принадлежит ее сыну? Да уж лучше б этот вудвиллский наследник купил себе титул, Эдуард! Но похищать его таким образом… Это просто не по-божески.

– Твоя женитьба, между прочим, тоже принесла тебе и титулы, и состояние, – резко сказал король. – Разве не так, Ричард?

– Но это был брак с молодой женщиной, увенчавшийся рождением двоих милых моему сердцу дочерей. Как и у тебя, Эдуард. А этот фарс любви слишком уж очевиден и слишком жесток. Он лишь посеет в умах смуту.

Меньше чем за год при дворе новая королева успела разродиться девочкой, поименованной Елизаветой Йоркской. И вот сейчас жена Эдуарда, плодовитая, как кобылица, была снова беременна. Уорик согласился стать крестным отцом первенца, полагая, что это будет оливковой ветвью мира между ними. Однако на крестинах королева подалась к нему и прошептала, что мечтает родить от короля еще с дюжину здоровеньких мальчиков. Издевка в ее глазах испортила Ричарду весь праздник и с той поры вызывала в нем тревогу.

Хуже всего было то, что и Невиллы во времена деда поступили примерно так же, рассовав по знатным семействам Англии десяток братьев и сестер. Уорик полагал, что замужество вдовствующей герцогини Норфолкской – не что иное, как трещина в родовом фундаменте, но, судя по выражению лица Эдуарда, заблуждался. Было ясно, что молодой король спутан по рукам и ногам, ослеплен и оглушен влиянием своей жены. Нелестный намек в адрес Элизабет вызывал у него неприкрытый гнев. Таким разъяренным Уорик не видел короля уже лет пять, с той поры, как тот стоял в чужой крови под Таутоном. Лютость этого вызверившего глаза гиганта вызывала невольное содрогание.

– Свои соображения, Ричард, ты до меня донес, – сказал Эдуард. – Иначе ты просто не мог: ведь это твой долг как советника. Я их обдумаю, но знай: я считаю, что Джон Вудвилл – прекрасный человек. Кстати, тебе известно, что у него под шелками власяница? Я ее видел, когда он раздевался перед купанием во время охоты. Кожа у него как дубленая, и жалоб от него не дождешься. А еще он прекрасно управляется с собачьей сворой, и он брат моей жены. Она желает, чтобы я его воспитал. А мне доставляет удовольствие ее радовать.

Энтони Вудвилл уже возвращался с пучком стрел, выкорчеванных из панели. Шагал он торопливо, спеша подслушать хотя бы окончание разговора. Уорик отступил на шаг и поклонился, намеренно повернувшись лицом к королю: тешить спесь его приближенного он не собирался. Вероятно, его слова будут нынче же вечером переданы Эдуардом Элизабет (не просить же короля, чтобы тот держал это в тайне от своей жены!). Дождавшись соизволения монарха, Ричард направился к выходу, чувствуя спиной взгляд Вудвилла.

25

Из стойл в зловонном трюме надо было вывести три десятка лошадей. На это требовалось время, и Уорик, пережидая, хмуро оглядывал порт Кале. Причалы здесь были из тесаного камня с железными быками, но сходни, настилы и мостки сплошь дощатые, и вели они к складам и тавернам, жмущимся вдоль береговой линии в извечной тесноте. В душе еще жила память – и хорошая, и плохая – о сей портовой крепости. Когда-то это были ворота в английскую Нормандию, где можно было продавать и покупать все что угодно, от обезьян и слоновой кости до благовоний и шерсти. Ну и, разумеется, красного вина. Пока слабина короля Генриха не выпустила в том числе и этот ценный для страны кус.

Сам порт шумел и вонял так же крепко, как и в прежние времена. У входа в защищенную бухту покачивалось на якорях с десяток кораблей, каждый из которых дожидался, когда к борту подгребет лодка портового начальника и капитаны, особенно знакомые, начнут меж собой незлобивую перебранку. Без разрешения начальства никто в Кале войти не мог: вон пушки на причале, вмиг разнесут наглеца в щепу. Сверху с пронзительными криками реяли чайки, ныряя и оголтело набрасываясь на чешую и рыбьи потроха.

На длинном пирсе бойко орудовали восемь артелей грузчиков, поспешая с выгрузкой тюков и бочек из купеческих трюмов, чтобы за счет быстроты как-то отвлечь и сбить с панталыку английских учетчиков, что пытались уследить и обсчитать ввозную пошлину с невероятного разнообразия товаров, проставив портовую печать – где настоящую, а где и липовую. Вокруг и между кораблями плюхали разномастные суденышки и лодки, с которых зазывно протягивали образцы своего улова рыбаки-французы. Всюду пестрый гомон и шум, хотя, если вспомнить, раньше здесь было как-то поспокойней, без всей этой шумливой сутолоки. Или это просто воспоминание юных лет? Тогда, в молодости Уорика, этот порт был всего лишь одним из тридцати, а все побережья и две трети Франции обретались под английским правлением. Ричард печально покачал головой.

Кале и сегодня обходился короне в тысячи полновесных фунтов прибыли и убыли: ни один ярд сукна, ни один провозимый гвоздь или пикша не были законны полностью. Если вдуматься, то такое едва ли вообще возможно между странами, так и не заключившими меж собой формального мира. По обеим сторонам пролива на общей неуверенности и сумятице стяжались состояния, а Кале использовался точкой входа для всей Франции и Бургундии – да что там, даже Сицилии и Северной Африки, знай только давай в нужном количестве взятки.

Вон вскрыли деревянный короб с апельсинами – оранжевые плоды огнем вспыхнули на фоне беленых портовых строений. Купец-англичанин со знанием дела вонзил в сочную мякоть большой палец и, лизнув для пробы, удовлетворенно кивнул. Истинное богатство, фрукты зимой из полуденных краев к югу – лимоны, инжир, финики, сахарный тростник с Кипра и Леванта. Отдельное богатство – блестящие италийские доспехи, за которые мастера просят целое состояние. У Уорика самого был такой доспех, сделанный специально по мерке и не раз спасавший ему жизнь.