Право крови - Страница 97

Король Людовик, судя по всему, вставал рано. Этикет требовал к появлению монаршей особы быть уже на месте и ждать, поэтому графу Уорику приходилось вставать задолго до рассвета и править коня по сизовато-туманным улочкам Парижа, будя древний город перестуком копыт. Он завел себе правило притормаживать возле мелкой пекарни неподалеку от дома, где остановился, и брать там еще горячий каравай хлеба, который он на пути ко дворцу увлеченно сгрызал. Его рыцари в городе разместились кто где. Себе Ричард оставил всего пару самых бывалых, а также герцога Кларенского и двух слуг, которые по утрам неизменно сопровождали его в королевский дворец. В иные годы – Уорик об этом знал – его заставляли бы томиться в ожидании целыми днями, но нынче задержка чудесным образом получалась совсем небольшая, и вот уже король, свежий после омовения, отзавтракавший и напомаженный, в вычищенных бархатных одеждах, всходил подобно солнцу над горизонтом. Ричарду льстило добродушное внимание французского монарха, приветствовавшего его по утрам столь учтиво, будто они с ним чуть ли не друзья.

Двери в конце анфилады распахивались – сигнал всей страже и слугам встать навытяжку. Герольд начинал витиевато перечислять множественные титулы государя, а Уорик с Кларенсом опускались на одно колено – образцовая пара английских придворных во всей своей галантности.

Далее мимо своих герольдов шествовал король Франции, пурпурную мантию за которым несла стайка мальчиков в одинаковых, синих с белым, одежках. Монарха окружал десяток писцов с тонкими лицами, которые записывали каждое произнесенное им слово, шурша перьями на скорописи, чтобы поспевать за монаршей речью. Два дня назад на глазах у Уорика один из этих утонченных лишился чувств. Сейчас его нигде видно не было: разумеется, заменили другим, способным угоняться за словесным потоком. Уж чего-чего, а поговорить король Людовик любил, хотя пустой болтовней это ни в коей мере назвать было нельзя. Слова он изрекал подобно рыбаку, забрасывающему приманку – а ну-ка посмотрим, что там всплывет из глубины?

– Поднимитесь, благородные английские лорды, вставшие до рассвета, чтобы приветствовать меня нынешним утром! Насыщен ли ваш аппетит, утолена ли жажда?

Подлинного ответа, понятное дело, не ожидалось, и Уорик с Кларенсом лишь степенно кивнули и поклонились дефилирующему мимо монарху. Гости стояли особняком в полной тишине, а в это время из боковых дверей втекала вереница придворных. Людовик тем временем занимал место во главе черного мраморного стола. Во всем этом, судя по всему, наличествовал некий смысл, хотя толком неясно какой. Ричард обратил внимание, что редко кто из придворных при передаче чего-то не притрагивался ладонью к столешнице – то ли на удачу, то ли по заведенному обычаю (спрашивать было неловко). Слуги принесли фрукты и еще стульев, а вместе с этим в зал вошли восемь или девять незнакомцев, которые поочередно что-то нашептывали королю на ухо. Возможно, эта пантомима была устроена для того, чтобы впечатлить гостей, а впрочем, нет: чувствовалось, что обсуждаются какие-то вполне серьезные дела и до короля доводятся сведения, на которые он отвечает, бдительно загородившись ладонью, чтобы посторонним не было слышно.

Минул час, пошел второй, но Уорик с Кларенсом не выказывали ни малейших признаков утомления или скуки. Ричард превратил это в подобие игры на выносливость: не важно, как долго длилась задержка, они могли лишь исподтишка встречаться друг с другом глазами, в которых сквозила смешинка или ироничный интерес.

– Мессиры… точнее, милорды! Прошу вас, приблизьтесь ко мне. Да-да, сюда. О, как я сокрушаюсь тем, что заставил вас ждать здесь целую вечность! Канцлер Лалонд, разумеется, тоже будет присутствовать с нами, ради мудрого совета. – Король повел на старика глазами, словно вызывая его на ответ. Тот молча смотрел, согнувшись над своей тростью. – Знаете, господа мои, каждое утро я поднимаюсь с тягостной мыслью о том, что когда-нибудь Лалонд нас покинет и не явится по моему зову во дворец. Я заранее горюю – прошу понять меня правильно, – представляя, какую скорбь я безусловно буду ощущать, – и таким образом как бы смягчаю боль утраты, поскольку переживаю ее заблаговременно.

– Думается мне, Ваше Величество, что даже при этом вы все равно будете скорбеть, – сочувственно вздохнул Ричард. – Я постиг, что время может сглаживать жжение от пореза, но оно мало что может сделать с самой раной, которая более глубока.

Король Людовик перевел взор с Уорика на Кларенса и продолжительное время его удерживал, в кои-то веки примолкнув. Затем, воздев палец, глубокомысленно подержал его и приложил к губам.

– О! Ваш отец. Граф Солсбери. И конечно же, герцог Йоркский, великий человек и друг этого дома. Да, милорды. Вы оба закалены болью утраты. Таково, кажется, английское слово? Сделавшись сильнее, словно металл в горниле. Знаете, когда сей мир оставил мой отец, мы с ним были, как бы это сказать… разобщены. В общем, не примирились друг с другом. Он словно бы усматривал во мне угрозу – заблуждение, в целом ему не свойственное. Он считал, что я понапрасну растрачиваю свои таланты. И тем не менее мне его недостает.

Неожиданно, без всякого перехода, глаза короля наполнились слезами, и он, задавленно взрыдывая, замахал рукой. К нему моментально подлетели слуги – кто с водой, кто с шелковыми платками, кто с вином. Еще одна секунда, и всякий намек на горе прошел, а взгляд монарха сделался холодным и острым, как шпора. Уорику оставалось лишь склонить в поклоне голову (в очередной раз возникло странное ощущение, будто этот человек неотрывно за тобой наблюдает, словно глаза у него – это цветные непрозрачные стеклышки, а поток мыслей и слов скрывает того подлинного, кто находится за этой маской и время от времени из-под нее выглядывает).