Право крови - Страница 50

– У тебя еще одна неделя, чтобы собрать армию. После этого не держи меня – я все равно поеду, хоть сам по себе. Но лучше с тридцатью или сорока тысячами, так? Так. Лучше иметь с собой достаточно войска и покончить с той волчихой раз и навсегда. И я сниму те головы, Уорик, – те, что над йоркским Миклгейтом. Сниму их, а на их место вздену другие. Уж какие именно, я найду.

* * *

Маргарет ехала на серой кобылице, а рядом на сонном от старости кауром коне трусил ее сын. Лагерь огромного воинства сторонников Генриха растянулся вокруг города во всех направлениях: под постой были отданы все местные городки и деревушки. Формально лагерь находился лишь к югу от города, там, где Лондонская дорога пересекала городок Тадкастер. Фактически это было место сбора, куда люди пешком или на конях прибывали через распаханные поля и примыкали к ланкастерской рати. Здесь писари заносили имена в платежный реестр и выдавали пики и грубые тесаки тем, у кого их не было.

Проезжая с сыном по бескрайней, казалось, панораме знамен и палаток, лучников и топорщиков, Маргарет всюду встречала поклонение. Завидев ее, люди сотнями опускались на колени. Рядом ехали шесть рыцарей на защищенных доспехами конях. Позади этого кортежа струисто развевались стяги и вымпелы с тремя королевскими львами, а также антилопой Генриха и красной ланкастерской розой. Королеве хотелось, чтобы эти символы непременно представали во всей их наглядности.

Каждый из ее лордов был занят сотней задач – или, во всяком случае, так казалось. Было бы, безусловно, уместней, если бы рядом с королевой ехал ее муж, очно представая перед растущими рядами воинства. Отец Генриха наверняка так и поступил бы, галопом врываясь то здесь, то там в места постоя, речами убеждая всех своих капитанов и простых латников встать и умереть за него. Так про него рассказывали. Ну а Генрих ушел в свой укромный, отрадный для него мир молитв и созерцания, вдали от опасностей, с которыми от его имени разделывалась его жена. В иные, погожие для его рассудка дни король восходил до обсуждений какого-нибудь тернистого вопроса морали с епископом Батским и Уэльским, иной раз даже вгоняя бедного старика в смущение своей ученостью. Однако выезжать к своей армии, что разбивала палатки и точила оружие в готовности ради него рисковать своей жизнью, он не находил в себе сил.

Так что вместо короля Генриха Маргарет предъявляла армии своего сына Эдуарда. В свои семь он смотрелся крошкой на широкой спине боевого коня, однако ехал осанисто, с выпрямленной спиной, и невозмутимо оглядывал пространство лагеря.

– Это сколько ж народу собралось, мама! – воскликнул принц с неподдельной гордостью, отчего в груди у Маргарет потеплело от трепетной нежности.

Сомерсет с Дерри Брюером в один голос говорили, что в нем, несомненно, воплощен дух его деда – короля-воина, победителя при Азенкуре. Королева все еще чутко высматривала в сыне признаки слабости его отца, но они в нем, судя по всему, отсутствовали. От такой мысли она благодарно перекрестилась, беззвучно шепча хвалу Деве Марии – матери небесной, как никто другой, понимающей ее потаенные страхи.

– Они пришли сюда, чтобы встать против изменников. Покарать злых людей в Лондоне, – сказала королева сыну.

– Тех, что закрыли перед нами ворота? – спросил маленький принц, поджав губы в раздумье.

– Да, тех самых. Они еще навалятся на нас со всей злобой и яростью, но им не совладать с этой невиданной силой, какая есть здесь у нас. Пожалуй, у нас самая большая армия для похода.

Плавным натягом поводьев приостанавливая кобылицу, Маргарет обернулась к сыну.

– Усвой и запомни эти знамена, Эдуард. Эти люди будут стоять с тобой, когда ты вырастешь. Если ты их об этом попросишь, когда с Божьей помощью станешь королем.

От таких слов сынишка расцвел, а глаза матери заиграли весельем. Озорно смеясь, она протянула руку и потрепала его по белокурым волосам. Мальчик, насупившись, стряхнул ее руку.

– Мама, не смей перед моими лордами! – одернул он ее, сердито зардевшись.

Уж и непонятно, то ли злиться, то ли радоваться такой боевитости.

– Ладно, Эдуард, – чуточку обиженно произнесла Маргарет, – больше не буду.

– Я когда вырасту, то попрошу их следовать за мной, – сказал маленький принц, тоже, в свою очередь, чувствуя смущение, и по-взрослому добавил: – Но они не должны видеть во мне мальчика.

– Но ведь ты и есть мальчик. И мой восторг, мое сладкое солнышко, которое я готова затискать до смерти в объятиях, если оно хмурится. И ушки ему покусать. Мой маленький принц Эдуард.

Чувствуя материн прилив игривости, ребенок с напускной досадливостью застонал, а заслышав, что она произнесла его имя слегка в нос, на французский манер, немного напрягся.

– Мама, я Эдуард Вестминстер, принц Уэльский. И буду королем Англии и Франции. Но лучше б я звался Эдвардом – ведь я английский мальчик, с пыльцой наших зеленых холмов на руках… и элем в моих жилах.

Маргарет покосилась на него осуждающе.

– Голос я слышу твой, Эдуард, но слова, мне кажется, исходят от Дерри Брюера. Или я ошибаюсь?

Ее сын покраснел, как вишенка, и повел глазами в сторону. Туда же посмотрела и королева. Там (уж неизвестно, радоваться или негодовать) трусил на своей хромой клячонке – одни копыта до мослы – незаметно пристроившийся к кортежу Дерри всадник, скажем прямо, никудышный.

– Мастер Брюер! – позвала его королева. – Мой сын тут увлеченно рассказывает, как в его венах течет пыль английских холмов.

Дерри обласкал маленького принца Уэльского улыбкой.