– Они будут впитывать каждое твое слово, – говорил ему Уорик еще в Лондоне. – Будут льстить и угодничать, но они же будут за тебя биться и упорно стоять даже тогда, когда, казалось бы, пора спасаться бегством. Потому что ты для них король. Они будут лелеять память даже о какой-нибудь случайной фразе, брошенной тобой при мимолетной встрече, и может статься, что для них она пребудет самым ярким воспоминанием в жизни. И если тебе удастся повести их за собой, то корона путеводным светом осветит весь твой дальнейший путь, сделав тебя… гм, доподлинно гигантом, Королем Артуром в серебристых доспехах. Но с другой стороны, стоит тебе, скажем, ударить, а уж тем более обесчестить женщину, проявить малодушие или хотя бы пнуть лающую собачонку, выказав мелочную вспыльчивость, – и это будет подобно зеркалу, давшему трещину.
Те слова проникли глубоко. Поначалу Эдуард лишь пожал плечами, однако заронил их в память и решил руководствоваться ими по жизни, тем более что правдивость их ощущал буквально нутром. Вечерами он даже стал воздерживаться от выпивки, выказывая свои трезвость и радение в ратной практике до седьмого пота. Пил воду, а ел баранину и соленую рыбу, лишь подчеркивая свое здоровье молодецким сном и ранним вставанием.
На четвертые сутки после выхода из Лондона они встретили Джона Невилла, держащего путь на юг. Он возвращался один, держась римского плитняка Лондонской дороги. Здоровье Джона постепенно шло на поправку, хотя жар все еще давал о себе знать. Своего брата Уорик приветствовал бурным восторгом, пока не заметил бурых кровоподтеков и нагноения на его правой руке. Тут Ричард похолодел, после чего стал подгонять своих людей, а брата с ходу развернул на север.
Джон Невилл, со своей стороны, был в восторге и даже в легкой оторопи от вида стольких тысяч войска. Вволю питаясь мясом, он в считаные дни поправился и теперь на свежей лошади бодро держал путь вместе с армией. Джон передал все, что сумел разузнать, хотя Дерри Брюер при всяком выходе из подвала завязывал ему глаза. Сведения были довольно скудны, но Уорик благодарил судьбу за освобождение брата. Несмотря на то что с Эдуардом их сплачивало общее дело, было что-то настораживающее в том, как новый король рвался с поводка, вскипая лютым гневом по малейшему поводу. Соратником Йорк был непростым, и Ричарду доподлинно не хватало той непринужденности и доверия, какие были у него с младшим братом – в том числе при разговорах, в которых не приходилось следить за каждым своим словом.
Шел девятый день пути, когда передовые лазутчики углядели первые признаки неприятеля. Лондонская дорога шла через деревушку Феррибридж, где берега реки Эйр связывал между собой красивый мост из дуба и сосновых досок. Теперь он был порушен, и воды стремительно неслись мимо разбитых и порубленных бревен. Ряды Эдуарда находились в миле к востоку от переправы, и он отдал приказ квадратам Фоконберга и Уорика подойти и починить мост, возведя новый из поваленных деревьев, чтобы армия могла переправиться по нему и продолжить свой путь на север. Город Йорк лежал там в каких-нибудь двадцати милях, и Эдуард был исполнен решимости войти в пределы его стен и завладеть мощами своего отца и брата. Каждый потерянный день был для него очередным унижением, мириться с которым он не мог.
Уорик глядел на работу плотников. Под надзором двух старших солдат, знающих толк в столярном ремесле, они с огоньком взялись за дело. Таких и хлебом не корми, а дай повозиться с тесом и бревнами, после чего они лишь удовлетворенно крякнут, довольные собой и выполненным заданием. С задорными улыбками часть из них расшивали топорами бревна на толстые доски, а другие с помощью тесаков и рубанков укладывали их и осуществляли подгонку. Работа шла ходко.
Вбитые в дно сваи моста, разумеется, никуда не девались: выдернуть их никто не мог, а сгореть им помешала вода. На своем месте им еще стоять и стоять, и по ним надо было лишь перекинуть и скрепить меж собой сшитые балками дощатые настилы. Обвязанные для подстраховки веревками плотники размещали их на мостовых опорах и размашисто, в два-три мощных удара, пригвождали обухами топоров. Сработано было неказисто, но прочно (красота тут никому не нужна, нужно лишь переправиться на тот берег).
Сзади, с хрустом жуя яблоко, подошел Фоконберг – как раз на хруст Уорик и обернулся.
– Дядя Уильям? – спросил он якобы удивленно. – Теперь уже недолго. Половина работы сделана, завтра к утру снова двинемся.
– Да я не с проверкой, Ричард. Просто так подошел, – отозвался старший из Невиллов. – Эти земли я как свои пять пальцев знаю. В молодости мы тут с твоим отцом охотились – вон там, меньше чем в десяти милях отсюда.
Улыбка Уорика стала несколько натянутой. Дядины истории имели свойство застигать врасплох, вызывая пелену в глазах и щипанье в горле. Такие моменты Ричард особенно не любил: они словно вытаскивали наружу его слабость.
– Дядя, давайте об этом как-нибудь в другой раз. Мне сейчас еще бумаги разбирать, доканчивать кое-как письма…
Он поглядел на предвечерний горизонт, где вместо солнца розовело мглистое зарево. Холод к вечеру становился кусачим. В палатке, наверное, уже зажгли светильники.
– Конечно, конечно, Ричард, – закивал Фоконберг. – Возвращайся к своей работе. Я тебя не держу. С час назад тут стоял твой брат Джон – журился, что реку нельзя перейти вброд. Отец бы вами гордился.
У Уорика напряглось в груди, а в жилах затрепетал гнев.
– Спасибо, дядя, – склонил он голову. – Хочется на это надеяться.
И указал на реку с набухшими влагой глинистыми берегами. В преддверии сумерек вода почернела, стала словно железная.