Право крови - Страница 21

Этот момент лорду Монтегю помнился так же четко, как и другой, когда небо во всю свою ширь вдруг разверзлось завесой дождя, в сероватом тумане которого холм Сент-Олбанс, казалось, невесомо колышется. В сырости и слякоти люди, оскальзываясь, падали, а конечности их беспомощно загибались куда попало – зрелище еще более жалкое, чем предсмертный вопль.

Джон вновь встряхнулся, спохватившись, что все это время стоял неподвижно, как одушевленная статуя. В голове тупо пульсировало, но кружение мыслей замедлялось, становясь отчетливей. Он – Джон Невилл. Лорд Монтегю. Он может двигаться. Вот льет дождь и дует ветер, а за спиной ревут рога – это значит, что Уорик поворачивает армию, выводя из рвов и ложементов свой главный центральный квадрат. Конница Норфолка будет сейчас обходить по флангам, чтобы самой не напороться на ловушки и шипы в земле, и так доберется до того места, где располагались лагерь и обоз – самый безопасный участок на всем поле.

Невилл сморгнул назойливые капли дождя и крови. Телохранители куда-то делись, он как будто остался один. Повернулся он как раз в тот момент, когда вражеский топорщик сшиб его ударом в грязь – при этом топор застрял в прорубленном нагруднике. Чтобы выдернуть свое оружие, вражина наступил тяжелым башмаком Джону на шлем.

– Мир! Я Монтегю! – выкрикнул тот сквозь боль, сплевывая слякотную жижу. – Я Джон Невилл. Мир.

Непонятно даже, сорвался этот призыв к милости и выкупу у него с губ или же просто пустым эхом грянул в голове. Глаза Невилла закатились, и он не почувствовал, как его тело приподнялось вместе с топором в тот миг, как лезвие, скрежетнув, высвободилось из металла.

7

Привстав в стременах, Уорик в ужасе смотрел, как поглощаются вражьим войском позиции брата. Дальнее крыло терпело поражение, а Джон стоял там один, без помощи. Сцена длилась всего несколько биений сердца, но казалось, что она застыла навек, а сражение бушует вокруг этой застывшей точки.

Телохранители брата сбежали или были перебиты, а знамена Монтегю сбиты и попраны. Ричард часто и мелко дышал, будучи не в силах отвести глаз от того, как решается участь младшего брата. Руки его беспомощно сжимали уздечку. Суета и тревожные возгласы капитанов и гонцов оставались без ответа: Уорик, втягивая зубами морозный воздух так, словно тот был раскален, неотрывно глядел в другую сторону. Слезы жгли ему глаза при виде того, как ревущая орава топорщиков сшибла Джона с ног. На дистанции в шестьсот ярдов их разделяли тысячи солдат, рвы, повозки и орудия. Больше отсюда ничего не различалось.

Граф Уорик плотно зажмурился. Когда он снова открыл глаза, они были красноватыми, а губы его сжались в нитку. Ветер туго обернул его складками намокшего плаща, дождь все усиливался, и конь под Ричардом, встряхивая головой, нетерпеливо всхрапывал.

Обернувшись к капитанам, Уорик увидел среди них подъехавшего Фоконберга, на раскрасневшемся лице которого читался неподдельный гнев. Ричард начал раздавать приказания, одно за другим, держа перед мысленным взором картину поля боя. Каждому отдельному отряду давались свои команды, как крепить оборону. Половина королевской конницы все еще спускалась с холма. Если удастся заткнуть бреши в разорванных рядах Джона, то еще можно будет выровнять линию. Таким образом дикари-северяне Маргарет уподобятся овцам, бегущим внутрь строя забойщиков. И тогда уже не важно, скольких она сподобилась вывести на поле. Их можно будет перемалывать ряд за рядом, и оружие на это, слава богу, есть.

– Дядя, а вот это указание лично вам, – сказал Уорик Фоконбергу. – Выкатывайте орудия, берите в поддержку моих арбалетчиков и аркебузиров. Определите рубеж и поставьте их строем. Вы меня поняли? Поверяю вам все – жаровни, запас пороха, органные пушки, бомбарды, кулеврины. Когда я отдам приказ, нужно, чтобы накал огня не снижался, пока мы не разнесем их в тряпье.

– Здесь мы положим им предел, Ричард! – с жаром воскликнул его дядя. – Клянусь тебе.

Уорик ответил холодным взглядом, под которым Уильям лихо развернул коня и поскакал, собирая за собой младших офицеров и стрелков для выполнения приказаний.

Сражение продолжилось на левом фланге от Ричарда, там, где панически отступающие солдаты Джона были остановлены приказом двигаться обратно, ступая через трупы товарищей. Не в назидание. Эти люди и без того знали, что в йорковской армии они самые худшие – старики, юнцы, слепые на один глаз и преступники. Не трусы, нет, – но никакой командир не стал бы рисковать своей обороной без уверенности, что такие люди будут держаться. У них не было гордости, а гордость здесь важна.

Уорик прислушался, как клацают арбалеты, и вздохнул с облегчением, когда в длинных рядах углядел красные плащи своих лучников. Эти, безусловно, будут проклинать дождь и костерить сырость, от которой коробятся луки и растягивается тетива. Но у них есть запас гордости. Эти будут стоять сколько угодно, в праведном гневе на тех, кто вынуждает их это делать. Граф кивнул сам себе, внутренне ободряясь от немолчного пения стрел.

Приступ замедлялся, увязал, давая его капитанам время, чтобы сформировать орудийный строй. Вне зависимости от того, железо это или бронза, крупные орудия были чудовищно тяжелы. Некоторые пушки катили на колесных лафетах, в то время как другие волокли на деревянных салазках с килем, словно лодки. Тащили их быки, стонущие от натуги. А обслуживала орудия целая прорва пушкарей (иногда на транспортировку, чистку, заряжание и стрельбу всего из одного орудия требовалось до двух десятков человек, которые иначе стояли бы в общем строю с остальными). Обуза колоссальная, и тем не менее эти громоздкие стволы были предметом гордости Уорика.