Джордж Кларенский неотрывно смотрел перед собой. Ветер высоты трепал ему волосы, занося прядку на глаза, глядевшие вперед с радостным испугом.
– Вы хотите позволить мне жениться на Изабел? Во Франции?
– Милорд Кларенс, это может осуществиться уже сегодня до заката, если только ты вовремя решишься. Я для вас уже все устроил. Вопрос лишь в том, есть ли у тебя желание жениться и готов ли ты рискнуть навлечь на себя гнев брата.
– Жениться, на Изабел? Тысячу и тысячу раз! – задохнулся от истовости молодой человек, так сильно хватая своего будущего тестя за руку, что тот невольно поморщился. – Да, милорд, да! Благодарю вас! Конечно же, я еду во Францию, и – о да, я женюсь на вашей дочери и, клянусь, буду оберегать ее всей своею честью, как щитом!
Герцог туманящимся, несколько шалым взором оглядел скопление лодок на Темзе. Внезапно глаза его приугасли, и он, обернувшись, тихо спросил:
– А как же быть… вам, милорд? Меня-то брат простит, можно не сомневаться. И мою жену он простит. Сам-то он женился разве не по любви? Поначалу, понятно, взбесится, переколотит сколько-нибудь горшков, но потом-то наверняка все взвесит и не станет меня третировать. А вот в отношении вас его гнев…
Джордж Кларенс умолк, понимая, что своими словами подтачивает уверенность самого Уорика.
– Я у него первый лорд и член совета, – с легкой задумчивостью произнес тот. – После Таутона он нарек меня компаньоном, а моя семья поддерживала и Эдуарда, и вашего отца еще с самого начала. Понятное дело, он взъярится – но ведь мы с ним друзья, так что страсти со временем поулягутся.
Говорил Ричард непринужденно, но сам своим словам веры уже не давал. То ли Элизабет Вудвилл капнула в ухо Эдуарду какого-то зелья, то ли в короле взыграл бес предательства и детская своенравность, но было отчетливое ощущение, что вслед за этим отчаянным поступком непременно последует разрыв. На обдумывание всего этого у Уорика ушла не одна темная ночь.
Джордж услышал то, что и хотел услышать, – что со свадьбой можно не откладывать, а со временем все образуется. Молодой герцог порывисто обнял графа, чем привел его в немалое удивление, и метнулся вниз по лестнице с такой скоростью, что так недолго и шею себе свернуть.
Внизу он припустил по залам еще более быстрым галопом, и Уорик за ним не угнался. За внешние ворота замка Бэйнардз Ричард вышел как раз в тот момент, когда Джордж запрыгивал в карету с открытым верхом; там он схватил в охапку плачущую от счастья Изабел Невилл, чем изрядно всполошил кучера, двоих стражников и стайку зевак.
Сам Уорик вспыхнул от смущения и на подходе громко кашлянул, заставив парочку спешно расцепиться с виноватым видом, за которым скрывалась безошибочная страсть.
Забравшись в карету, граф Ричард Уорик намеренно сел посередке, деревянно уставившись перед собой, в то время как молодые норовили смотреть друг на друга за его спиной. Глаза у обоих сияли смехом и счастьем.
– Гони! – скомандовал Уорик, надергивая всем на ноги меховую полсть.
Кучер взмахнул бичом над парой упряжных лошадей, и те резвой рысцой зацокали по грязным улицам. Было видно, как люд на обочинах останавливается и удивленно, указывая пальцами, смотрит на странное зрелище – кареты в Лондоне были совсем еще внове. Однако новость вряд ли могла пронестись по городу с той же скоростью, с какой ехали они. К тому времени, как кто-то о чем-либо догадается, венчание уже состоится, и брат короля станет для Невиллов зятем.
Они пронеслись на огромной скорости через Лондонский мост, над которым еще несколько лет назад торчала голова Джека Кэда. Уорик невольно вздрогнул, завидев железные острия – вспомнились темные дни и участь собственного отца. Возможно, он чересчур уж рьяно стремился к недосягаемому, но теперь спорить об этом поздно. Ричард туго сжал кулак, невидимый под меховой полстью. Безответное страдание было слишком уж длительным. Святые и те едва терпели бы так долго, как он. Но терпение это подошло к концу. Литье отлилось в форму, план начал осуществляться. Теперь уже ни королю Эдуарду, ни Элизабет Вудвилл его не остановить. Протянув руку, Уорик на удачу коснулся деревянного бока кареты, свернувшей на древнюю дорогу к южному побережью, до которого отсюда оставалось не более шестидесяти миль. На их пути солнце все еще лишь всходило над столицей.
Погода держалась устойчивая, без дождя и с умеренным солнцем – в самый раз для соколиной охоты. И, что не менее приятно, кречет короля Эдуарда напрочь затмил вудвиллского ястреба. Сэр Джон Вудвилл управлялся со своей птицей весьма неплохо, однако изъян крылся в природе, а не в опытности. Ястребу оставалось лишь гневно клекотать, но он был не в силах угнаться за своим соперником – это его чувство было таким же отчетливым, как и в людях. Кречет же как будто упивался показом своего превосходства: он закладывал стремительные виражи и на безумной скорости нырял прямо перед лицом у Вудвилла, так что ястреб заполошно отлетал на волне воздуха, вздымаемой крыльями летучего удальца.
Добычи хватало обоим – ее выгоняли из укрытий гончие, так что зайцы и куропатки стремглав неслись или вспархивали из травы, вызывая крики у слуг и сквайров: «Вон он, вон она, туда пошла!» Лучники состязались, кто ловчее подстрелит птицу на лету, а то и юркую форелину в воде (тут уж со стороны скептиков делались ставки серебром). Вечера знаменовались общим ужином из добытого на дню, и у костровых ям и вертелов усердствовали слуги. Мазилам приходилось голодать, пока их из жалости не усаживали с собой друзья. Хорошо, что лошади везли на себе груз, состоящий в основном из мехов и кувшинов с вином. Вечерами отказа в питье не было, и под общий гам люди соревновались меж собой в том, кто сумеет привлечь внимание и потешить молодого короля.